«Работа с сознанием — это прагмема»
М. Мамардашвили
«Работа с сознанием — это прагмема»
М. Мамардашвили
Н.М. Герасимова говорила о народной сказке как о специфической речевой деятельности, которая направлена на создание особой действительности [Герасимова, с.25-43, Герасимова, с.55-70, Герасимова, с.91-109]. Особую роль при этом играет сказочник. «Сказочник – обладатель тройного статуса - героя сказки, носителя его законов и реального рассказчика» [Герасимова, с.56]. С помощью специальных формул сказочник оформляет границы сказочного речевого действа и сказочного мира, включая и выключая его. Именно таким образом сказочник оказывается в особых отношениях с аудиторией. С одной стороны, только он способен впустить слушателей в сказочную действительность и выпустить из нее. С другой стороны, только сказочник-медиатор обладает особым правом сделать кого-либо из слушающих (или всех слушающих сразу) участником своего действа. Это напоминает ситуацию, когда по ходу действия пьесы актеры вдруг вовлекают кого-нибудь из зрителей в сценическое действо. Зритель ненадолго оказывается участником спектакля, а остальные сидящие в зале наблюдают его на сцене, то, громко смеясь, то, может быть, даже завидуя. В настоящей статье я обращусь к анализу ситуации, когда сказочник включает слушателя / слушателей в создаваемый им сказочный мир[1].
Когда я исследовала сказки о животных, меня особенно интересовали способы именования персонажей в них, среди которых мне встретились: имена нарицательные (лиса, волк и т.д.) и производные от них уменьшительно-ласкательные формы (лисичка, петушок и т.д.), термины родства и свойства (кума, брат и т.д.), нарицательные имена с постоянными эпитетами (серый волк и т.д.) и имена собственные (а также − отчества или фамилии). К последним могут быть отнесены собственно сказочные (Лиса Патрикеевна, Петя−петух и др.) и условные, не свойственные для сказочных персонажей (например, лисята Машенька, Аннушка). Под собственно сказочными именами я понимаю устойчивые антропонимы персонажей, которые, по сути, сближаются с именами нарицательными. Как ни странно, ни в работах по фольклористике, ни в работах по ономастике и антропонимике я не смогла найти цельного исследования сказочных имен собственных. Хотя, казалось бы, имена иванов-царевичей, сученко, финистов, марий и василис – это неотъемлемая часть нормативной сказочной поэтики. Однако в одной диссертации, посвященной проблеме перевода имен собственных в русском фольклоре на английский язык, я встретила замечание о том, что «в арсенале лексических средств жанра фольклорной сказки, используемых для индивидуальной номинации, существует специфическая категория номинативных единиц <…>, занимающая промежуточное положение между нарицательными и собственными именами» [Пенская]. Это как раз и есть такие имена как Иван Царевич или Василиса Прекрасная.
В русских сказках о животных особенно редкими оказываются какие-либо иные способы именования человеческих персонажей, кроме нейтральных типа дед да баба, мужик да баба и т.д. А.И. Никифоров, сравнивая «социально-экономические» признаки в северорусских сказках о животных и в сказках о змееборчестве (тип АА- Тh 300 «Борьба со змеем»), отмечал факт практически полного отсутствия «антропологического материала» в обоих видах сказки [Никифоров, с.227]. Под «антропологическим материалом» А.И. Никифоров подразумевал наличие человеческих персонажей с их антропологическими признаками, в которые включал имена собственные, которые как раз не свойственны поэтике жанра сказок о животных: «сказки о животных дают понятия только схематические и общие: мужик, мужик да жонка, старик, старик и старуха» [Никифоров, с.227]. Это, безусловно, можно объяснить тем, что человеческие персонажи в сказках о животных являются второстепенными, хотя и могут выполнять функцию трикстера в отдельных сюжетах. Однако мне встретились сказки одного сказочника, в которых названные правила именования персонажей систематически нарушались. Сказочник предпочитал называть человеческих персонажей именами собственными. Речь идет о нескольких сказках знаменитого Федора Абрамовича Балагурова. В сборнике «Русские сказки Забайкалья» [Русские сказки Забайкалья] есть семь сказок о животных, в которых он называет человеческих персонажей именами собственными, причем не характерными для сказочного канона. Например, жили-были дед и баба, была у них дочка. Ну, примерно назовем Надя. Или в сказке «Непослушный петушок» (СУС 61 В Кот, петух и лиса) мужик, который спасает петуха, получает имя Костя. Разумеется, трудно сказать, почему Федор Абрамович предпочел назвать своих персонажей по именам и откуда он эти имена взял, так как все, что мы знаем об этом сказочнике от составителей сборника – это то, что он из поселка Шелопугино (Шелопугинский р-н Забайкальского края), в войну был председателем колхоза, после работал в райкоме партии, был хорошим рассказчиком, общительным и добрым человеком. Но в отношении опубликованных сказок Балагурова можно констатировать следующее. Используя имена собственные для именования персонажей, задействованных в сказках, Федор Абрамович тем самым выходит за рамки сюжетного мира сказки. Он делает сказку о животных для аудитории историей, в которой любой (в том числе, и слушатель) может оказаться. И если с лисой или волком отождествится не всегда возможно, то стать спасителем петухов Костей или дочкой Надей гораздо проще.
Другой известный сказочник - Матвей Михайлович Коргуев - также любил присваивать своим персонажам имена собственные, не свойственные сказочному канону. В предисловии к «Беломорским сказками» Александр Николаевич Нечаев, который работал со сказочником, отмечал, что «для сказок Коргуева очень характерны реалистические зарисовки бытовых подробностей, окрашенных в интимные лирические тона. Герои и героини часто называются Танечкой, Леночкой, Елечкой, Санечкой, Андрюшком» [Беломорские сказки, с.9].
Наконец, еще один пример – сказка «Исчезнувшая царевна» (СУС 301D*= АА 301*С Солдат находит исчезнувшую невесту), записанная А.И. Никифоровым от 28летнего сказочника Евгения Малафеевича Поташева в селе Вожгора Архангельской области. В процессе рассказывания рассказчик комментирует некоторые события, описываемые им в сказке. Так, в тот момент, когда сказочный герой открывает ключами сначала погреб с человеческими черепами, потом подвал с золотом, серебром, медью и вином, и, наконец, третью комнату, в которой сидит царская дочь, он произносит: Ну, потом открыл дверь: сидит ета царская дочь в комнате, как Евдокия Васильевна, такая же красивая, молодая [Неизданные материалы № 42.]. А.И. Никифоров дает следующий комментарий: Евдокия Васильевна – ветеринарная фельдшерица Вожгорского района, присутствовавшая при рассказе [Неизданные материалы с.215]. Мы не знаем, какова была реакция фельдшера на сказанное, но я полагаю, что в момент сравнения она стала той самой красивой и молодой царской дочерью. И хотя больше Евгений Малафеевич не использует это имя собственное, одного его разового употребления оказывается достаточным для того, чтобы раздвинуть границу сказочного мира и впустить в него одного из слушателей. Возможно, что Евгений Малафеевич решал еще какие-то свои жизненные задачи, кроме помощи уважаемому собирателю.
К. В. Чистов отмечал, что фольклорная коммуникация устная и прямая, то есть проистекает от человеку к человеку. Певец или сказочник всегда ориентируется на слушателя и использует специальный код, которым владеет слушатель. Суть этого кода в естественности языка [Чистов, с.134]. Имя собственное сказочных персонажей оказывается тем самым кодом, который связывает сказочника и слушателя, а использование этого кода – специальным действием, который осуществляет сказочник, чтобы, с одной стороны установить коммуникацию со слушателем, а с другой – включить его в эту коммуникацию. Если мы обратимся к концепции речевого акта, то одним из ключевых в ней будет понятие иллокутивного акта, который есть акт, осуществляемый индивидом при произнесении чего-либо: «Это то, что мы делаем при произнесении того, что мы произносим» [Строссон с.37]. Мне представляется, что употребление имени собственного сказочником в ситуациях, когда сказочный канон этого не требует, является иллокутивным актом. Суть этого действия – в расширении сказочных повествовательных границ и включении аудитории в сказочное действо. В ситуациях, когда сказочник нарочно употребляет имя собственное кого-либо из слушающих, он тем самым еще и устанавливает определенные отношения с ним. По сути, он вызывает слушающего и ставит наравне с остальными персонажами, ввязывает в сказочный конфликт, который может разрешить только он сам. В свою очередь слушатель трансформируется из просто фельдшера Евдокии Васильевны, например, в красивую и молодую царскую дочь, ради которой главный герой совершает героические действия.
В связи с этим особенно интересными кажутся случаи употребления рассказчиком своего собственного имени в фольклорных текстах вообще ив сказках в частности. В 2009 году вместе с другими участниками фольклорно-антропологической экспедиции СПбГУ я работала в деревне Селище Лешуконского района Архангельской области, где мне посчастливилось познакомиться с Мавреей Павловной Дорожкиной (1918 г.р.). Пожилая женщина поделилась со мной своим опытом борьбы с бессонницей. Маврея Павловна сама себе поет колыбельные песни:
А че я-то? Себя?
Бай-бай-бай-бай,
Ты, Маврея, засыпай,
Свои глазки закрывай.
Бай-бай-байки-побайки,
С полей бежали байки.
Люльки по люльки,
С полей летели гульки.
Стали гули гулевать,
Да стала Мавра засыпать,
Свои глазки закрывать[2].
Маврея Павловна не просто поет про себя песню: с помощью употребления своего имени она делает себя персонажем мира своей же колыбельной песни. Подобные случаи автономинации встречаются и в сказочных жанрах. Мне встретились несколько сказок, записанных от детей, в которых в качестве имени какого-либо персонажа дети использовали, очевидно, свои собственные имена. Приведу несколько примеров.
Сказка «Про покойного Ваню» (АА 365 «Жених мертвец»), записанная И.М. Левиной и И.В. Карнауховой в 1926 году в селе Космозере (Петрозаводский уезд Олонецкой губернии) от Екатерины Касьяновой 12 лет [Неизданные материалы №17]
Жили-были мужик и баба, у них была дочь, и звали ее Катя. И вот играла она с игроком Ваней <…> [Неизданные материалы с. 296]
Как мне представляется, если имя Ваня (Иван) является собственно сказочным (хотя отчество сказочницы – Ивановна, а ее отец Иван Иванович был довольно известным сказочником), то имя Катя необычно для сказочного канона. Конечно, я не могу быть полностью уверена, но предполагаю, что юная сказочница рассказала сказку не про какую-то девушку, а именно про себя. На протяжении всей сказки, сюжет которой заключается в том, что Ваня оказывается вурдалаком, который хочет погубить свою возлюбленную, сказочница употребляет свое имя: Катенька моя, боишься ли ты меня? В 2003 году в д. Трошино (Вологодская обл., Вашкинский р-н, Островский с/c) мы записали сказку «Месяц светит, мертвец едет» на этот же сюжет от взрослой сказочницы Беловой Виктории Александровны (1956 г.р.), в которой женщина не употребляет никаких имен собственных. Действующие лица ее сказки: отец и мать, дочь-красавица и жених. Вариант этой сказки в сборнике Н.Е. Ончукова, например , так же не содержит никаких имен собственных [Северные сказки №39]. А в сборнике А.И. Карнауховой «Сказки и предания Северного края» от знаменитой сказочницы Пелагеи Никифоровны Коренной (64 год) была записана сказка на этот же сюжет, и называется «Про Катю» [Сказки и предания Северного края №29]. Сказочница так же называет главную героиню Катя. Но, что интересно, Пелагея Никифоровна жила в том же селе, что и юная сказочница Катя Касьянова и, по воспоминаниям самой Карнауховой, очень любила нянчить своих внуков и других местных детей, рассказывая им сказки.
Еще один называния сказочного героя собственным именем сказочника - сказка «Бедная королева» записанная И.М. Левиной и И.В. Карнауховой в 1926 году в селе Космозере (Петрозаводский уезд Олонецкой губернии) от Марии Якушевой 12 лет [Неизданные материалы №20].
Жил-был злой король. А Мария королева у него была, красивая и добрая <…> [Неизданные материалы с.299].
Сюжет этой сказки не представлен в международном указателе сюжетов, поэтому позволю себе его пересказать: злой король дарит доброй королеве жемчужное ожерелье. Но в королевстве случается страшный голод, во время которого король никак не помогает своим поданным. Добрая королева раздает каждому нуждающемуся по жемчужине. За это король сажает ее в тюрьму и требует найти ожерелье, грозясь в противном случае отрубить ей голову. Добрая королева плачет от безысходности в тюрьме, и в это время в окно темницы прилетают птички, которые поочередно в клюве приносят ей жемчужины. Злой король видит ожерелье и лопается от злости.
Конечно, имя Мария встречается в сказках, хотя скорее мы знаем Машеньку из сказки «Маша и медведь», но мне представляется, что назвав добрую королеву своим именем, девочка тем самым стала доброй и красивой королевой.
Таким образом, я полагаю, что имя собственное в сказке, выполняет ту же коммуникативную функцию, что и медиальная формула: она заключается в том, что сказочник может сам становиться героем своей сказки или же − может наделить слушателя правом быть героем рассказываемой сказки. Так дети, рассказывая сказку, идентифицируются при помощи употребления своего имени с героем или героиней, так нянька или дедушка могут дать понять юному слушателю, что сказочный мир не за горами, и вовлечь в него. Тем самым сказочное действо помещает всех присутствующих в две реальности − сказочную реальность (сюжетно-нарративную) и актуальную реальность здесь и сейчас (коммуникативную). Сказочник пользуется этим приемом еще и для того, чтобы построить отношения с аудиторией. Могут ли эти отношения быть конфликтными, мы не знаем. Причем аудитория не может повлиять на выбор сказочника. Если 28-летний сказочник сравнивает присутствующую при рассказывании фельдшерицу с красивой молодой царской дочерью, то во имя ее и будут совершены сказочные подвиги, а помимо собственно сказочных отношений (герой-царевна-антагонист), создаются еще и внесказочные отношения, свидетелем которых сказочник делает свою аудиторию (например, молодой сказочник - фельдшерица).
Литература
Герасимова Н.М. Формулы русской волшебной сказки // Н.М. Герасимова. Прагматика текста: фольклор, литература, культура: сб. статей / Отв. ред. А.Ф. Некрылова. СПб.: Изд-во РИИИ, Санкт-Петербургский государственный университет. 2012. 216 с.
Герасимова Н.М. Фигура медиации в русской волшебной сказке // Н.М. Герасимова. Прагматика текста: фольклор, литература, культура: сб. статей / Отв. ред. А.Ф. Некрылова. СПб.: Изд-во РИИИ, Санкт-Петербургский государственный университет. 2012. 216 с.
Герасимова Н.М. Сказка как речевая деятельность // Н.М. Герасимова. Прагматика текста: фольклор, литература, культура: сб. статей / Отв. ред. А.Ф. Некрылова. СПб.: Изд-во РИИИ, Санкт-Петербургский государственный университет. 2012. 216 с.
Пенская И.Е. Имена собственные в русских народных сказках и способы их передачи на английский язык: диссертация ... кандидата филологических наук. М.: Московский государственный лингвистический университе. 2008. 187 с. Цит. по: http://cheloveknauka.com: электронный ресурс «Человек и наука». URL: http://cheloveknauka.com/imena-sobstvennye-v-russkih-narodnyh-skazkah-i-sposoby-ih-peredachi-na-angliyskiy-yazyk.
Никифоров А.И. Социально-экономический облик севернорусской сказки 1926-1928 гг. // А.И. Никифоров. Сказка и сказочник: сб. статей / Сост. Е.А. Костюхин. М.: ОГИ. 2008. с. 376.
Русские сказки Забайкалья / Сост., подгот. текста, предисл., примеч. В.П. Зиновьев; Вступ.ст. Валентин Григорьевич Распутин. Иркутск: Восточно-Сибирское книжное издательство. 1983. 352 с.
Беломорские сказки, рассказанные М. М. Коргуевым / Редакция А. Н. Нечаева. Л.: Советский писатель, 1938. 255 с.
Неизданные материалы экспедиций на Русский Север 1926-1928 гг. Сказки. Легенды. Былички. Детский фольклор / Вступ.ст., сост., подгот. текстов и комм. М.Н. Власовой. СПб.: Издательство «Пушкинский дом». 2001. 680 с.
Чистов К.В. Исполнитель фольклора и его текст // К.В. Чистов. Фольклор. Текст. Традиция: сб. статей / Подг.текста А.С. Архипова. М.: ОГИ. 2005. 272 с.
Строссон П.Ф. Намеренье и конвенция в речевых актах // Философия языка: сб. статей / Ред.-сост. Дж. Р. Серль; отв.ред. русского перевода В.Д. Мазо. М.: Издательство «Едиториал УРСС». 2004. 208 с.
Северные сказки: Сб. Н.Е. Ончукова: В 2 кн. / Сост. Н.Е. Ончуков. СПб.: Тропа Троянова 2006. Книга 1. 476 с. Перв. изд.: СПб., 1908.
Сказки и предания Северного края / В записях И.В. Карнаухова; Вступит. статья Т. Г. Ивановой. М.: ОГИ, 2009. 544 с. Перв. изд.: М; Л. 1934.
[1] Статья подготовлена в рамках в рамках проекта «Коммуникативные параметры жанров русского фольклора: номинации и обращения» (Шифр ИАС УНИ 31.38.309.2014 ). Впервые тема была апробирована в виде доклада на ежегодных Декабрьских чтениях памяти Натальи Михайловны Герасимовой 06.12.2014 г.
[2] ФА СПбГУ DTxt09-056_Arch-Lesh_09-07-11_ DorozhkinaMP_1.
